Чапаев и ничего, або Бульбосепаратизм.

- Нехорошее говорят про тебя в штабе, Василь Иваныч - сказал Фурманов, затягиваясь самокруткой и поднося шведскую спичку Чапаеву.

- Когда про меня в штабах хорошее говорили? - гоготнул Чапай. - Кто я у них такой только не был, в тех штабах! И еврогей, и троцкист-сионист, и биатлонист, и фашист пархатый, и даже этот… как его… Петька! Кто там мертвых коней ебет?

- Некрозоофил! - услужливо подсказал ординарец.

- Во! Точно! Одна дамочка даже застрелилась в голом виде, в шапке с кролячими ушами, и записку оставила. Мол, чтобы хоть после смерти испытать. Мне энти штабные не указ. Я в день столько книжек про нас с тобой подписываю, Фурманыч, сколько в штабах кляуз не напишут.

- А если…

- А если Колчак попрет? Где твои штабные будут? Опять в Лондоне? А Чапай вытаскивай? Да куда они денутся без Чапая.

- Тут все серьезней, - сухо ответил Фурманов. - Биатлонисты, фашисты, дамочки лошадиные всякие — это все не проблема. Коммунизм предусматривает разностороннее развитие личности. Но говорят что ты бульбосепаратист, Василь Иваныч. И уже представитель из чека на Урал прибыл по этому вопросу.

- Это что за тварь такая? - удивился Чапай. - Бульбо-кто?

- Белоросский националист. Говорят что ты наши войска картошкой на карте отмечаешь. «Вот это мы, вот это они»… Смекаешь? Картошка — это бульба, бульба — это белорусы, белорусы — это сепаратизм. Почему именно картошкой, Василь Иваныч? Международное положение такое, что эта картошка тебе может боком выйти.

- А ну тихо! - сказал Чапай и заплевал самокрутку. - Думать буду!

Чапай думал. Солнце пошло за горизонт, окрасив Бугульминские ебеня в нежный розовый цвет, прикрывая атмосферным явлением дела рук человеческих.

- Ну что, Василь Иваныч? Будешь отвечать?

Петька с шорохом потянул катану из ножен.

- Ебальник завали, комса. - прошипел Петька. - Чапай думает! Тихо себя веди. А кто здесь будет отвечать за базар, так старший решит, уяснил?

- Уяснил, — ответил Фурманов. Петька пользовался репутацией отморозка и садиста. Ссориться с ним не хотелось.

- Идем в хату, - Чапай открыл глаза, решительно хлопнул себя по галифе и поднялся со ступеньки крыльца. - Чего на дворе рядить? Заодоно и бульбу твою посмотрим.

***
На карте вместо катошек стояли ананасы.

- Э-э-э… А картофан где? - ошеломленно спросил Фурманов.

- Слопали. Теперь ананасом пользуемся. Он слащавый, под самогон не так хорошо идет, как картопелька, поэтому дольше хранится. Фломастером его расписываем, штобы ясно было — где Колчак, где мы. Но, бывает, и Колчаком закусываем.

- Так это африканский национализм!

Чапай, Петька, и вылезшая из подпола с подолом кокосов и патронов Анка переглянулись и захохотали во весь голос. Смеялись долго, сочно и с топотом. Потом понемного утихли, пытаясь отдышаться.

- Долбоеб ты, Фурманов, - сказал Чапай, вытирая слезы. - Хоть и академиев кончал. В МГУ, небось, учился? Ну оно и видно. Ананас - это американское растение.Эндемик. Еще произрастает в Восточной Азии. Африканский национализм Анка только что на чердак потащила.

- Значит американско-азиатский национализм!

- Анка! - гаркнул Чапай. - А ну-тко, тащи на стол шо есть.

Анка и Петька шустро поменяли ананасы на продолговатые коробочки.

- Смартфон! - оповестил Чапай. - Корейский национализм!

- Сало! - ну, тут понятно чей национализм.

- Наше ставь! - с надрывом сказал Фурманов.

- Матрешки! - японский национализм.

- Самовары!- монгольский национализм.

- Балалайки! - тюркский национализм... Это я еще до американского национализма не добрался! Потому что уйдешь в лаптях.

- Водку давай! - прохрипел Фурманов, разрывая ворот гимнастерки. - Нашу родимую русскую водочку ставь на стол!

Чапай обернулся к Анке, стоящей у стены с веб-камерой.

- Ты сняла вот это, последнее? Как комиссар требует у комдива ему водки на стол поставить?

- Я вообще стрим веду, Чапай. Ебануться, двадцать пять тысяч человек за две минуты. В подкасте вообще бешенство будет. Лайки летят так, шо картинки не видно.

Чапай улыбнулся, пошевелил усами и вернулся к бледному Фурманову.

- Алкоголь придумали арабы, а название водке дали поляки.

- Менделеев…

- Менделеев вообще еврей. Это понимает любой, кто слышал имя Мендель. Это штож, я теперь буду древне-арабо-польский сионист? Ты психиатров не боишься, комиссар?

- Шахматы на карту поставь, - жалобно сказал Фурманов. - Лошадь там, королеву, туру. Таль, Бортвинник, вот все это наше...

- Еще и древнеиндийский сионист, - отрезал Чапай. - И не надо анкиными кружевными трусиками сопли вытирать. Это итальянский национализм, и очень дорогой, кстати.

- Хоть что-то есть наше, чтобы на карту поставить? - почти беззвучно спросил Фурманов. - Вместо картошки? Чапай, ну подумай. Ты же думать любишь! Ты же что-то придумаешь! Что-то родное, исконное, русское и коммунистическое... Положи на карту наше!

В избе сгустилась тьма. Чапай положил руку на маузер, Петька прошипел клинком, а Анка опустила камеру, и чем-то металлическим лязгнула в левой руке.

- А вот срать на свою карту я не буду, - твердо ответил Чапай.